Осень окончательно стремилось у лета отобрать теплые ясные деньки, хоть дожди ещё не начались, а так иногда, под названием грибные, но ночью уже было довольно прохладно. Зато вся деревня пропадала в лесу, только ленивые и немощные не ходили. Да и год выдался хлебный, урожай был везде отличным и в колхозе, и дома, и в лесу. Деревенские запасались на зиму Божьими дарами, но на заметно повеселевших, но слегка утомлённых лицах деревенских, читалось удовольствие своим трудом. Но однажды деду пришла телеграмма, что пора меня отправлять в Новосибирск, я конечно с одной стороны был и рад, а с другой, я так привязался ка этим спокойным, малоговорящим людям, которые были хоть и деревенскими, многие необразованные, но притягивали к себе какой-то степенностью, гордой независимостью, большими и тёплыми руками, с заскорузлыми ногтями и неотмывающиеся серостью, с загорелыми и обветренными лицами, но немного лукавыми и как один с голубыми глазами. Кажется их образы сошли с полотен великих художников, я был влюблён в этих людей , добывающих себе пропитание таким тяжёлым трудом, но даже от молодёжи, я не слышал жалоб на жизнь, а она далеко была от праздной. Ранним утром, только пропели первые петухи, мы с дедом отправились на станцию. Так спать хотелось, что я шёл наверно по инерции и спал на ходу, ибо несколько раз налетал на деда идущего впереди. Я и не мог подозревать, что у меня столько друзей,нам нужно было пройти сквозь всю деревню, там нас ждал Михеич с лошадью и телегой, но только мы вышли из дома, я увидел людей. Это что-то, встать в такую рань, ну ладно они и так почти в это время встают, но чтобы провожать, меня мелкого, да кто я такой. Но нет они действительно провожали меня, а в телегу, которая вдруг подъехала почти к нашему дому, каждый старался что-то положить. Я так растерялся, что сон как рукой сняло и глупо улыбаясь, им что-то всем говорил, пожимал руки, с кем-то обменивались поцелуями, в какой-то радостной эйфории, добрались до конца села и вроде моё бьющееся сердечко готово было успокоится, как на дороге появилась Катька. Она как бы выплыла из утренней дымки и была похоже на фею, но очень грустную. Её яркие губы чуть вздрагивали, глаза казались такими огромными, как два озера наполняющиеся слезами. Она стояла словно страдалица в большом горе, опустив плечи и теребя в руках весёлый ситчик головного платка. Мужики проехали чуть в перёд и понимающе махнули головами, мол иди прощайся.Я в миг очутился около неё, наши взгляды встретились и как бы сплелись. Мы молча смотрели друг на друга, но как бы разговаривали, а может это говорили наши ещё маленькие души и возможно по этому мы друг друга понимали. Но вот раздался голос Михеича:-" Пора детишки, ненарок опоздаем!"- лошадь тоже издала крик по своему, её где-то из тумана тоже ответили. Катька протянула мне свёрнутый треугольник письма и сказала:-"Это письмо учителя к его земляку в городе, там он просит его взять тебя в ученики и сделать из тебя хорошего борца, правда если ты сам этого зпхочешь. Вчера при прощании, учитель ещё думал писать ли письмо, но я сказала что даже нужно и он написал." Я сказал:-"Спасибо Катя, наверно увидимся на следующий год"- и даже хотел поцеловать, как это делают взрослые и возможно она тоже этого хотела, но я постеснялся мужиков, протянул как-то неловко руку, она слегка пожала и я побежал к подводе. Я бежал и специально не оглядывался, но как будто бы бежал с повёрнутой назад головой, кажется что я видел катящиеся слёзы по её прекрасному лицу русской девочки, окаймлённому светлыми волосами с толстенной косой. Мужики опять понимающе переглянулись, дед ласково обнял мня, слегка прижав к себе и мы поехали. В тиши раздавался скип тележных колёс, стук копыт лошади, да вдруг Михеич тихо заунывно что-то запел:-" «Динь-динь-динь, динь-динь-динь!» - Колокольчик звенит… Этот звон, этот звук Много мне говорит". Доехав до станции, мы стали ждать поезда, мужик с двумя флажками и фуражке, такой замусоленной, что видно только что она тёмная и всё, хорошо что ещё треснутый блестящий слегка козырёк, говорил о том, что это возможно станционный смотритель. Он сообщил нам:-"Поезд всего десять минут здесь стоит, так что вы поближе подойдите, да побойчей садитесь, а то раз и не успеете." Мы конечно послушав его, подводу подогнали ближе, так как подарки и всякие съестные припасы в мешках от деда с бабкой и их было множество, хотели с подводы сразу в вагон подавать, другой бабушке, которая была проводницей и день отъезда специально был подогнан под неё. Поезд подошёл, чёрный как из пекла, то ли кряхтя, то ли пыхтя, отбрасывая по сторонам белые выдохи пара, словно старик в зимнюю стужу. Баба Лиза появилась с флажком, вытерла перила вагона и пока мы с Михеечом стали перетаскивать вещи, а дед и баба Лиза разговаривали, то смеялись, наверно дед рассказал как я в самовар нафурил. Но всё равно я обнял деда, молча постояли, потом пожал крепкую руку Михееча, поезд дрогнул, паровоз фыркнул парами, раздался свисток и рёв паровоза. Вагоны как сплетницы на завалинке начали что-то друг другу что-то тараторить и поезд медленно тронулся. Мы стояли с баб Лизой в тамбуре и подняв руки, махая ими прощались. Я ещё тогда не знал, что прощаюсь не только с дедом, с деревней, но и со своим детством на всегда.